Форум » Опубликовано... » Стихи о войне » Ответить
Стихи о войне
Лера Григ: Питерский Романтик. Никто не забыт, и ничто не забыто, У вас седина, память бомбами взрыта, Ведь вы воевали за наших детей, За Родину мать и своих матерей. Никто не забыт, и ничто не забыто, Под флагом кричали, фашисты, вам бита, И вы, те кто выжил, под Курском, Москвой, Кто шёл до Берлина, пусть жизнь вам - покой. Колотят вас раны, кто умер, в могиле, Но мы не забудем и мы не забыли, И вечный курган, тех кто умер в боях, Кто дрался за нас, позабыв боль и страх. Никто не забыт, и ничто не забыто, 100 грамм фронтовых, и душа снова квита, Вы вспомните всех, этот день - ветеранов, Ведь вы закрывали свободою раны. Герои войны, те кто лез в амбразуры, Кто пули ловил, кто не выжил - уснули, И холм порастёт, именами покрыто, Никто не забыт, и ничто не забыто.
Люба Шерстюк: Прости, Кариночка, не заметила...
ромашка: Да ничего Любушка! Когда будете читать загляните вверх на заголовок !Читайте на здоровье!!!!
Люба Шерстюк: На братских могилах не ставят крестов И вдовы на них не рыдают. К ним кто-то приносит букеты цвентов И Вечный Огонь зажигают. А в Вечном Огне вилишь вспыхнувший танк, Горящие русские хаты, Горящий Смоленск и горящий рейхстаг, Горящее сердце содата. Здесь раньше вставала земля на дыбы, А нынче - могильные плиты. Здесь нет ни одной персональной судьбы - Все судьбы в единую слшиты. У братских могил нет заплаканных вдов - Сюда ходят люди покрепче. На братских могилах не ставят крестов, Но равзе от этого легче?
ромашка: Живут нешумно ветераны,Для них награда-тишина.Еще гудит осколком рванымВих сердце адская война.Им ночью вспомнится такое,Что жар души-не затушить...Уже из сотни- только двоеФронтовиков осталось жить.В последний путь,конечно рано,А что поделаешь?-Война...Но пусть на бархате румяномНесут их внуки ордена.Несут и знают все,как былоУ безымянной высоты.Пускай цветут на их могилахПобедной памяти цветы.Законы жизни не стихийны,Седых отцов редееет рать.Мы их салютом орудийнымДолжны сегодня провожать...Но тем,кто жив,не в униженье,А в уваженье,как сыны,За их и мудрость и терпеньеМы низко кланятся должны.
Лера Григ: Кариночка, спасибо за стихи!
ромашка: И тебе Лерчик!СПАСИБО!
Лера Григ: Да не за что.
Люба Шерстюк: Каринка, ты умница!
лох:
Марина Турсина: Простите, это что означает?
Надежда: Сумрак звездный, сумрак синий, Раскаленная луна, Посреди полночной стыни Плачет женщина одна По кустарникам,неистов, Ветер свищет, словно жгут. Двадцать смелых коммунистов, Связанных, на смерть ведут. Выкопали в грунте твердом Яму, где лежать самим - Пли!.. - Поют в порыве гордом, Каждый смел и несломим. Прошумела смерть над строем Храбрых женщин и мужчин. Посылает смерть героям Подло каждый карабин. Но отважною орлицей Гордо песне в небо плыть, Перед пулей не склониться И сильнее смерти быть.
Лера Григ: Наденька, спасибо! Сильно. Хватает за душу. Особенно после споров в теме Соликовский, здесь такое прочесть. Очень отрадно! Спасибо, Наденька, ещё раз!
Люба Шерстюк: Наденька, респект и уважуха!
Надежда:
Алена: Булат Окуджава ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ Ах, война, что ж ты сделала, подлая: стали тихими наши дворы, наши мальчики головы подняли - повзрослели они до поры, на пороге едва помаячили и ушли, за солдатом - солдат... До свидания, мальчики! Мальчики, постарайтесь вернуться назад. Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими, не жалейте ни пуль, ни гранат и себя не щадите, и все-таки постарайтесь вернуться назад. Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб - разлуки и дым, наши девочки платьица белые раздарили сестренкам своим. Сапоги - ну куда от них денешься? Да зеленые крылья погон... Вы наплюйте на сплетников, девочки. Мы сведем с ними счеты потом. Пусть болтают, что верить вам не во что, что идете войной наугад... До свидания, девочки! Девочки, постарайтесь вернуться назад.
Наталья Захарова: Недавно я попал на рынок, Как говорится, от нужды, – Хотел в ремонт отдать ботинок, Зашел в торговые ряды. Среди напильников и петель, Сверл, ржавых стареньких замков Я вдруг случайно орден встретил, Лежал он мрачен и суров. Эмалью темною сверкала Лучами «Красная звезда», Как будто бы напоминала Нам про суровые года. Вручали орден под обстрелом Солдату на передовой За то, что действовал он смело В бою, в атаке штыковой. Как много видела награда Чужих смертей, смертей друзей, Боль отступленья, страх блокады, Парад Победы – все за ней. Однажды даже постаралась – Осколок на себя взяла. Зарубина на ней осталась, Но жизнь солдату сберегла. С поры суровой той промчалось Теперь уже немало лет. Жизнь шла вперед, жизнь продолжалась. Уже в живых солдата нет. Вернулись времена лихие. Сегодня все у нас – товар. Забыв про славу, честь России, Снесли награду на базар. Всего превыше ставя глотку, (Отбили совесть барыши!) За то, чтоб поиметь на водку, Ее продали за гроши. Ах, как же низко пали нравы! Что с памятью у нас опять, Раз ордена за бой кровавый Теперь мы стали продавать?! 10.11.2005 Ю. Лазарев Это к теме о наградном листе Тюленина, которому место в музее, а не на аукционе.
Лола: Нет слов, Наташенька...
Алена: Ольга Берггольц Ленинградская поэма I Я как рубеж запомню вечер: декабрь, безогненная мгла, я хлеб в руке домой несла, и вдруг соседка мне навстречу. — Сменяй на платье,— говорит,— менять не хочешь — дай по дружбе. Десятый день, как дочь лежит. Не хороню. Ей гробик нужен. Его за хлеб сколотят нам. Отдай. Ведь ты сама рожала...— И я сказала: — Не отдам.— И бедный ломоть крепче сжала. — Отдай,— она просила,— ты сама ребенка хоронила. Я принесла тогда цветы, чтоб ты украсила могилу.— ...Как будто на краю земли, одни, во мгле, в жестокой схватке, две женщины, мы рядом шли, две матери, две ленинградки. И, одержимая, она молила долго, горько, робко. И сил хватило у меня не уступить мой хлеб на гробик. И сил хватило — привести ее к себе, шепнув угрюмо: — На, съешь кусочек, съешь... прости! Мне для живых не жаль — не думай.— ...Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль — ни слез, ни радости, ни страсти. Перед лицом твоим, Война, я поднимаю клятву эту, как вечной жизни эстафету, что мне друзьями вручена. Их множество — друзей моих, друзей родного Ленинграда. О, мы задохлись бы без них в мучительном кольце блокады. II . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . III О да — и н а ч е н е м о г л и ни те бойцы, ни те шоферы, когда грузовики вели по озеру в голодный город. Холодный ровный свет луны, снега сияют исступленно, и со стеклянной вышины врагу отчетливо видны внизу идущие колонны. И воет, воет небосвод, и свищет воздух, и скрежещет, под бомбами ломаясь, лед, и озеро в воронки плещет. Но вражеской бомбежки хуже, еще мучительней и злей — сорокаградусная стужа, владычащая на земле. Казалось — солнце не взойдет. Навеки ночь в застывших звездах, навеки лунный снег, и лед, и голубой свистящий воздух. Казалось, что конец земли... Но сквозь остывшую планету на Ленинград машины шли: он жив еще. Он рядом где-то. На Ленинград, на Ленинград! Там на два дня осталось хлеба, там матери под темным небом толпой у булочной стоят, и дрогнут, и молчат, и ждут, прислушиваются тревожно: — К заре, сказали, привезут... — Гражданочки, держаться можно...— И было так: на всем ходу машина задняя осела. Шофер вскочил, шофер на льду. — Ну, так и есть — мотор заело. Ремонт на пять минут, пустяк. Поломка эта — не угроза, да рук не разогнуть никак: их на руле свело морозом. Чуть разогнешь — опять сведет. Стоять? А хлеб? Других дождаться? А хлеб — две тонны? Он спасет шестнадцать тысяч ленинградцев.— И вот — в бензине руки он смочил, поджег их от мотора, и быстро двинулся ремонт в пылающих руках шофера. Вперед! Как ноют волдыри, примерзли к варежкам ладони. Но он доставит хлеб, пригонит к хлебопекарне до зари. Шестнадцать тысяч матерей пайки получат на заре — сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам. ...О, мы познали в декабре — не зря «священным даром» назван обычный хлеб, и тяжкий грех — хотя бы крошку бросить наземь: таким людским страданьем он, такой большой любовью братской для нас отныне освящен, наш хлеб насущный, ленинградский. IV Дорогой жизни шел к нам хлеб, дорогой дружбы многих к многим. Еще не знают на земле страшней и радостней дороги. И я навек тобой горда, сестра моя, москвичка Маша, за твой февральский путь сюда, в блокаду к нам, дорогой нашей. Золотоглаза и строга, как прутик, тоненькая станом, в огромных русских сапогах, в чужом тулупчике, с наганом,— и ты рвалась сквозь смерть и лед, как все, тревогой одержима,— моя отчизна, мой народ, великодушный и любимый. И ты вела машину к нам, подарков полную до края. Ты знала —я теперь одна, мой муж погиб, я голодаю. Но то же, то же, что со мной, со всеми сделала блокада. И для тебя слились в одно и я и горе Ленинграда. И, ночью плача за меня, ты забирала на рассветах в освобожденных деревнях посылки, письма и приветы. Записывала: «Не забыть: деревня Хохрино. Петровы. Зайти на Мойку сто один к родным. Сказать, что все здоровы, что Митю долго мучил враг, но мальчик жив, хоть очень слабый...» О страшном плене до утра тебе рассказывали бабы и лук сбирали по дворам, в холодных, разоренных хатах: — На, питерцам свезешь, сестра. Проси прощенья — чем богаты...— И ты рвалась — вперед, вперед, как луч, с неодолимой силой. Моя отчизна, мой народ, родная кровь моя,— спасибо! V . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . VI Вот так, исполнены любви, из-за кольца, из тьмы разлуки друзья твердили нам: «Живи!», друзья протягивали руки. Оледеневшие, в огне, в крови, пронизанные светом, они вручили вам и мне единой жизни эстафету. Безмерно счастие мое. Спокойно говорю в ответ им: — Друзья, мы приняли ее, мы держим вашу эстафету. Мы с ней прошли сквозь дни зимы. В давящей мгле ее терзаний всей силой сердца жили мы, всем светом творческих дерзаний. Да, мы не скроем: в эти дни мы ели землю, клей, ремни; но, съев похлебку из ремней, вставал к станку упрямый мастер, чтобы точить орудий части, необходимые войне. Но он точил, пока рука могла производить движенья. И если падал — у станка, как падает солдат в сраженье. И люди слушали стихи, как никогда,— с глубокой верой, в квартирах черных, как пещеры, у репродукторов глухих. И обмерзающей рукой, перед коптилкой, в стуже адской, гравировал гравер седой особый орден — ленинградский. Колючей проволокой он, как будто бы венцом терновым, кругом — по краю — обведен, блокады символом суровым. В кольце, плечом к плечу, втроем — ребенок, женщина, мужчина, под бомбами, как под дождем, стоят, глаза к зениту вскинув. И надпись сердцу дорога,— она гласит не о награде, она спокойна и строга: «Я жил зимою в Ленинграде». Так дрались мы за рубежи твои, возлюбленная Жизнь! И я, как вы,— упряма, зла,— за них сражалась, как умела. Душа, крепясь, превозмогла предательскую немощь тела. И я утрату понесла. К ней не притронусь даже словом — такая боль... И я смогла, как вы, подняться к жизни снова. Затем, чтоб вновь и вновь сражаться за жизнь. Носитель смерти, враг — опять над каждым ленинградцем заносит кованый кулак. Но, не волнуясь, не боясь, гляжу в глаза грядущим схваткам: ведь ты со мной, страна моя, и я недаром — ленинградка. Так, с эстафетой вечной жизни, тобой врученною, отчизна, иду с тобой путем единым, во имя мира твоего, во имя будущего сына и светлой песни для него. Для дальней полночи счастливой ее, заветную мою, сложила я нетерпеливо сейчас, в блокаде и в бою. Не за нее ль идет война? Не за нее ли ленинградцам еще бороться, и мужаться, и мстить без меры? Вот она: — Здравствуй, крестник красных командиров, милый вестник, вестник мира... Сны тебе спокойные приснятся битвы стихли на земле ночной. Люди неба больше не боятся, неба, озаренного луной. В синей-синей глубине эфира молодые облака плывут. Над могилой красных командиров мудрые терновники цветут. Ты проснешься на земле цветущей, вставшей не для боя — для труда. Ты услышишь ласточек поющих: ласточки вернулись в города. Гнезда вьют они — и не боятся! Вьют в стене пробитой, под окном: крепче будет гнездышко держаться, люди больше не покинут дом. Так чиста теперь людская радость, точно к миру прикоснулась вновь. Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда, здравствуй, победившая любовь! Июнь — июль 1942
Елизавета: Алена, спасибо за прекрасные стихи Ольги Берггольц!
Сашуля: Ольгу Берггольц просто обожаю!!! У меня есть все ее стихи! Особенно у нее прекрасны поэмы "Февральский дневник" и "Твой путь"! Читайте их! Берггольц писала искренне, без утайки о всех ужасах блокады! Ведь она знала ее не понаслышке! Она пережила ее, потеряв в ней мужа Николая Молчанова, и полюбив снова (журналиста Ю. Макогоненко).
полная версия страницы