Форум » Обсуждаем » Дворовый фольклор Краснодона 30-40-х годов прошлого века » Ответить
Дворовый фольклор Краснодона 30-40-х годов прошлого века
Люба: Видимо, все на свете дети поют дворовые песни типа Здравствуй, милая лягушка, Сердце успокой, Вместо золота и власти Подари любовь. А какие дворовые песни были у Ребят?
Ответов - 2
DmitryScherbinin: Мне кажется, неплохо о довоенной и предоккупационной жизни Краснодона писал Ким Иванцов, ведь всё это он видел своими глазами (а вот об оккупации слышал только с чужих слов): Вот отрывки из книги "Гордость и боль моя "Молодая гвардия": http://molodguard.ru/book40.htm "...Я не знал, каким станет Почепцов. Но вот что писал о нем в своем дневнике - историческом свидетельстве многих страниц биографии Краснодона: "6 июня 1940 года. Я, Геннадий Почепцов, Сергей Ушаков, Иосиф Григорьев решили завтра пойти на р. Донец, который находится от нас в 18 км... Геннадий Почепцов - ученик 6 класса Первомайской школы. Родился в 1924 году. Живет недалеко от нас. Пользуется среди ребят, которые ходят на Донец, большим авторитетом. Он всегда заведует продуктами и атаманит. Еще нужно добавить, что Геша ходит с девочками, а также курит. Сегодня мы купили четыре хлебины и 500 г топленого коровьего масла. Вполне подготовленные, к походу пошли ночевать в сарай Геши... Почепцов пел перевернутые песни. Мне стало тошно от этих песен, и я закрыл руками уши. Но он пел так громко, что это не помогло... Вдруг он замолчал, встал с кровати и через несколько минут снова лег, пыхтя папиросой. Потом запел уже окрепшим голосом песню о том, как: Легко на сердце от каши перловой, Она скучать не дает никогда, И любит кашу директор столовой, И любят кашу худые повара... - Встаем в два часа, а двинемся в три, - сказал Геша, бросив курить. 7 июня. Проснулись, когда уже рассвело. - Вставайте! - крикнул наш атаман Геша. - Проспали! На дворе и вправду было светло, но солнце еще не взошло. За исключением меня, никто не умывался. Все говорили: "И так пройдет". Мешок с четырьмя хлебинами первым нес Гусак (прозвище И. Григорьева). Потом Геша пронес шагов сто и, наконец, я. Мне пришлось нести мешок на крутой бугор километра полтора. Я шел и думал: "Вот тебе и атаман. Сам нес сто метров по ровной дороге, а меня заставил нести 1500 метров, притом все время на высокий бугор. Непонятно, почему он пользуется авторитетом". "...Как и многие краснодонские, мальчишки того времени, я хорошо знал Леню Рыбалова - именно так называл его и стар и мал. Рыбалов не обижался и всегда откликался на такой зов. Я знал Леню Рыбалова лучше других ребят, может быть, даже получше Володьки Осьмухина. Дело в том, что Леня дружил с моим отцом, частенько наведывался к нам и когда мы жили на руднике, и когда переехали в хутор Грачевник (это 5 км от рудника и 3 км от хутора Сорокин), где по воле партии отец стал работать председателем колхоза "Пятилетка". Рыбалов всегда был пьян. Пил он, как я сегодня понимаю, oт безвыходного отчаяния, охватившего его в связи с происходящим в стране беспределом. Пил, не понимая, что еще никому не удавалось утопить в сивухе безысходность. Пил напропалую. Но никогда не падал, не валялся, всегда держался на ногах. Подчас, правда, нетвердо. Леня непременно приносил нам, детям, конфеты. Всегда одни и те же - других в продаже просто не было, - знаменитые "подушечки", позже прозванные "Дунькиной радостью". Толковал Рыбалов с отцом всегда об одном и том же: что происходит в стране? Леня с гневом рассказывал, как раскулачивают и ссылают в Сибирь его боевых товарищей за то, что они не вступают в колхозы..." "В довоенные годы не только советские люди, весь мир был поражен и восхищен беспримерными, просто потрясающими подвигами наших славных летчиков. Первый в мире беспосадочный перелет из Москвы через Северный полюс в Америку; спасение челюскинцев в Арктике; мировые рекорды дальности полета и высоты... Они не только восхищали, но и звали в ряды отважных все новых и новых романтиков, тех, у кого были бесстрашные сердца и неудержимое желание покорить небо. Имена В. П. Чкалова, М. М. Громова, В. С. Гризодубовой, М. М. Осипенко, В. К. Коккинаки, И. П. Мазурука, С. А. Леваневского знали каждый мальчишка и каждая девчонка. Возвышающая молодого человека профессия летчика (тем более, военного) была самой привлекательной и почитаемой. Даже обывательницы, которые во все времена не интересовались жизнью общества, и те не могли удержаться от восхищения делами "сталинских соколов". Правда, их интересовало нечто иное. О том хорошо сказано в распевавшейся тогда в кругу филистеров песенке: Мама, я летчика люблю. Мама, за летчика пойду. Летчик высоко летает, Много денег получает - Вот за это я его люблю." ... ... "Что касается родителей, то они не читали нам нравоучений, воспитывали своим жизненным примером: работой на производстве и дома, отношением друг к другу, соседям, знакомым, родственникам. Что касается курения, то здесь их пример был иного рода, потому и не срабатывал: и мой отец, и отец Сергея табакурили. Архаровцы нашей честной компании (или хулиганы, как не вполне справедливо нередко называли нас некоторые взрослые) своим центром избрали клуб Горького шахты-новостройки № 1-бис. Этот красивый двухэтажный очаг культуры возвели года за три до начала Великой Отечественной войны. Он расположен на краснодонской окраине, примыкающей к поселку Первомайка - в прошлом казачьему хутору Сорокин. Тот поселок входил в черту города, однако сохранил свое наименование. Новый шахтный клуб был тогда самым привлекательным и примечательным зданием города. Клуб Горького как-то сразу полюбили шахтеры и многие другие жители, особенно молодежь. А когда у клуба появился первый в Краснодоне асфальтовый тротуар, людей здесь заметно прибавилось. Многие, интереса ради, просто прогуливались по необычной пешеходной дорожке - первая ведь такая в жизни! В клубе регулярно демонстрировались кинофильмы, притом новые. Денег у нас зачастую не было. Оттого проходили в зрительный зал без билетов, кто как умудрится. В основном через примыкающую к клубу кочегарку, откуда потайной ход вел к оркестровой яме. Иной раз сердобольные контролеры "за особые заслуги" (в основном в уборке помещения и прилегающей к клубу территории) пропускали нас через нормальный вход. В новом очаге культуры часто проходили концерты художественной самодеятельности шахты и нашей школы. Работали многочисленные кружки: балетный, драматический, струнный. И, самое главное, размещалась прекрасная библиотека-читальня. Она выгодно отличалась от школьной читалки большим книжным фондом. Здесь не переводились книги, прочитать которые мы давно мечтали." ... ... ... "Не стану лукавить, одурманенные газетами и радио, мы сердцем и душой верили, что Сталин - это Ленин сегодня, что он самый добрый, самый справедливый, самый умный. Словом, самый-самый... Потому один за другим с упоением читали на том митинге стихи "О Сталине мудром, родном и любимом". Конечно же, с теми стихами, как всегда в подобных случаях, выступали лучшие ученики, отличники. Велико же было наше удивление, когда Виктор Третьякевич (он вел митинг) назвал фамилию Тюленина. И вот Сергей, явно смущаясь, но все же с чувством, вначале тихо, затем все громче и громче стал декламировать стихотворение о сталинской Конституции казахского акына Джамбула Джабаева. Называлось оно "Великий Сталинский закон": Закон, по которому радость приходит, Закон, по которому степь плодородит, Закон, по которому служит природа Во славу и честь трудового народа. Закончился тот вечер дружной песней: Для нас открыты солнечные дали, Горят огни победы над страной. На радость нам живет товарищ Сталин, Наш мудрый вождь, учитель дорогой! После окончания митинга никто не расходился. Мы вновь и вновь всматривались в умилительные, тщательно отретушированные портреты Сталина, развешанные по стенам. И вновь охали и ахали при виде благообразного, прямо-таки царственного лика "любимого друга и учителя трудящихся всего мира", его мудрой отцовской улыбки." ... ... ... "Под лестницей, в атмосфере, располагающей к откровенности, мы разбирали свои личные дела и переживания, о которых в библиотеке да и просто на улице не поговоришь. Здесь же каждый мог откровенно высказаться по любому вопросу, найти поддержку и понимание сверстников. Под лестницей мы были все вместе, как одна семья. Стесняясь друг друга, толковали о дружбе с девчонками, иной раз даже касались сердечных склонностей. При этом некоторые ребята, особенно Генка Почепцов, похвалялись своими успехами у девчат (чаще всего выдуманными). Геша, по умению знакомиться и разговаривать не только с ровесницами-школьницами, но и с девчонками постарше, даже работающими на производстве, превосходил всех нас. Он божился приманить любую дивчину "на спор". О любви, тем более о половых отношениях мужчины и женщины в годы моего взросления ни с родителями, ни в школе не принято было говорить, как и вообще о сексуальном просвещении. Также не было по этим вопросам ни книг, ни журнально-газетных публикаций. А возраст, между тем, уже напоминал о себе, душа просыпалась, возникали проблемы, требующие решения. Скажем, почему вдруг ни с того ни с сего потянуло тебя к той девчонке? Почему именно ее хочешь видеть? И еще много других "почему"? Теплая компания, точнее, мы друг для друга, являлись единственным источником сведений по любовным и половым вопросам. Ребята рассказывали один другому, кто что знал или слышал об этом. Подчас те сведения отстояли от истины как небо от земли. Просвещали нас и старшие, более опытные архаровцы. Впрочем, все то к настоящей любви отношения не имело. Ибо ее, как таковой, не было, и в силу возраста быть не могло. Наличествовали лишь первые светлые чувства юности: первое влечение, первое желание, первое стремление. Все они определялись одним латинским словом "либидо". Те юношеские отношения романтичны, однако непродолжительны. Без клуба мы не могли себе представить ни одного вечера. Тянуло нас в то здание словно магнитом. Первое время из укромного местечка под лестницей нас нередко выгоняли. Однако, когда мы стали помогать уборщицам (носили воду для приведения в порядок помещения и, естественно, выносили использованную; обкапывали деревья и поливали цветочные клумбы, подметали прилегающие к клубу дорожки, а зимой очищали их от снега), они отдали то логовище в наше полное распоряжение. Правда, уборщицы по-прежнему просушивали здесь половые тряпицы. Однако запах их, как и несколько подпорченный интерьер нашего пристанища, никого из ребят не тревожил. Около вплотную прилегающей к клубу кочегарки мы видели жизнь такой, какой еще не знали и какой она оказалась на самом деле. Здесь собирался люд постарше: ученики школы ФЗО (фабрично-заводского обучения), без определенных занятий беспризорники, кряжистые дядьки-кулаки (так называли зажиточных крестьян и середняков, отказывавшихся вступать в колхозы). Они либо бежали из раскулаченных, а то и репрессированных белоказачих семей, избегая ссылки в Сибирь или осуждения к 3-5 годам лишения свободы, либо уже были осуждены и "стреканули" из лагерей НКВД. Многие из них, в основном те, что помоложе, стали всамделишными ворами, жуликами, мошенниками. Словом, опустившимися людьми, которых в те годы называли деклассированными элементами. В той среде вертелось также немало местной шпаны. Здесь слышались блатные песни, трехэтажный мат, расписывались всевозможные анекдоты. Вся эта братия здравствовала по своим, воровским, законам понимания жизни, весьма далекими от законов государства. Среди того люда выделялись босяки, разукрашенные умопомрачительными наколками. Те украшения были не только предметами их гордости. Рассказывали, что иной раз они оказывали бродягам добрую услугу, случалось, даже спасали их от неминуемой смерти. Вот одна из тех историй. За какое-то преступление громилу приговорили к расстрелу. Когда привели к месту казни, он рванул на груди рубаху и что было силы зло крикнул: "Стреляйте, гады, в товарища Ленина!" На его груди энкаведисты увидели выколотый портрет вождя мирового пролетариата. Руководивший расстрелом сержант на миг растерялся. Но вскоре опомнился и приказал повернуть смертника спиной к карателям. Повернули. Однако не успела прозвучать команда "Приготовиться!", как смертник задрал рубаху на голову, снова рявкнул: "За расстрел товарища Сталина раньше меня получите вышку!" На его спине красовалась еще одна наколка - "вождя всех времен и народов". Бандита возвратили в камеру. Вечером его привели в канцелярию. Указав на школьную ручку, чернильницу и лист бумаги, приказали: "Пиши ходатайство о помиловании". "Я уже писал", - напомнил смертник. В ответ услышал: "Надо еще одно". Вскоре ему объявили: "Твое дело пересмотрено. Расстрел заменен 25-ю годами". Впоследствии тот бандит бежал из лагеря и вот осел в Краснодоне. Так ли все было на самом деле - кто знает. Возможно, это лишь красивая воровская байка. Однако портреты Ленина и Сталина на груди и спине громилы я видел собственными глазами. А как те деклассированные элементы резались в карты! Порой проигрывали все, что имели, даже поношенные шахтерки (спецодежда для работы в шахте), в которые были одеты. Азартные игры завлекали многих ребят. Мы с Сергеем, сам не знаю почему, к картам относились равнодушно. Правда, раза два или три все подсаживались в общий круг, чтобы обучиться игре в "очко" или "буру". Но так к счастью и не выучились. Дома наши родители иной раз перебрасывались с соседями в "подкидного". И никогда в азартные игры. Мы, дети, первое время нет-нет, да участвовали в тех развлечениях. Однако впоследствии ни у кого не выявилось особого желания тратить время на пустые забавы - у каждого ведь имелся свой круг интересов. Рассказ моей мамы об одной такой игре во время оккупации (в ней также участвовали Олег Кошевой, мои сестры Нина и Ольга) до того понравился А. Фадееву, что он поведал о ней во второй редакции романа "Молодая гвардия". Надо сказать, Александр Александрович описал ту забаву мастерски. Дружбой со старшими лагерниками, собиравшимися около кочегарки, мы дорожили. Еще бы! Они столько видели и столько знали всего, о чем не писалось ни в одной книге. А как занимательно, просто артистически иные из них рассказывали о своей далеко не простой и совсем не сладкой лагерной и тюремной жизни. Какие подчас страшные и смешные истории расписывали! Какие остроумные выражения употребляли, какими фокусами нас развлекали! Мы жадно вслушивались в слова тех беглых лагерников, присматривались к их поведению. В красочно описываемых историях было немало романтики, которая не просто манила, а прямо-таки кружила голову. Мы нередко копировали жесты, манеру разговаривать, сплевывание сквозь зубы, чтобы жидкая струя слюны летела за два-три метра. А как завораживала блатная походка с развальцем: качающаяся, неторопливая, важная, как о том пелось в одной воровской песне: Когда идет - его качает, словно лодочку, И этим самым он закидывал крючок... Подражая одному с ног до головы растатуированнаму блатному, мы с Сергеем Тюлениным решили и себя украсить наколкой. Разумеется, ни для кого из мальчишек нашей компании татуировка не была стилем жизни, тем более ее целью. Однако каждая наколка что-то, да значила. Прежде всего в среде уличных мальчишек татуировка входила в моду. Она выделяла тебя в кругу сверстников. К тому же наколотые на теле пацанов узоры нравились девчонкам - те ребята пользовались их расположением. А это было немаловажно. Однако в том деле нужна была некоторая смелость. Большинство из нас мечтало о комсомоле. А татуированных учеников в ту заманчивую организацию не принимали. В понятии большинства людей наколка исходила от обычаев и других явлений повседневной жизни преступного мира, потому вызывала о себе нелестные представления. И все-таки нам с Сергеем жутко хотелось блеснуть своеобразием, смелостью, выделиться в ораве мальчишек. Но как совместить несовместимое? Наконец, выход был найден: при вступлении в комсомол наколотый узор можно прикрыть рубашкой!..." "Мастер татуировки был явно удовлетворен своей работой. Видно, оттого неожиданно запел: . . Когда я был мальчишкой, Носил я брюки клеш Соломенную шляпу, В кармане финский нож. ... ... ... "...Кстати, о блатных песнях. Их, как и официальных советских и народных, было множество. Разудалых и грустных, завлекательных и душевных, наполненных глубоким смыслом и откровенно никудышных. Казалось, до всего этого нам не было никакого дела, можно было пройти, мимо. А вот услышишь распевающего шахтера, бывшего лагерника, даже пьяненького, и невольно замедляешь шаги, прислушиваешься к словам, стараешься уловить их смысл. Те песни - это ведь часть нашей жизни. В некоторых из них, особенно о Днепровской ГЭС (скажем, "Налей, подруженька, стаканчик русской водочки, Помянем мы с тобой собачий Днепрострой...") и Беломорско-Балтийском канале имени товарища Сталина ("Нас сюда из разных мест пригнали, Работать на задрипанном канале..."), на строительстве которых погибли сотни тысяч людей, было заложено куда больше правды о нашей жизни, чем во многих официальных, написанных с соблюдением всех правил и признанных обществом. Мы ждали те слова, и мы их услышали. А услышав, стали постепенно осознавать: в этих песнях - история нашего государства."
Люба: Дим, большое спасибо! Ты мне очень помог.
полная версия страницы